Вдруг внизу забегали, кинулись открывать ворота. Пожаловал кто-то. Никак гости? Любопытно! Влезла Василиска на подоконницу, стала смотреть.
Говор был южнонемецкий. Или, пожалуй, австрийский. Попов надеялся улучить миг, осмотреть распорядительного господина получше, но не успел. Сильные руки подняли «больного» из носилок, замотали в одеяло, повлекли куда-то.
— Жизнь я ради тебя на кон поставил, — проникновенно сказал Зеркалов. — Не дал доводам против тебя ходу. Пока. Чем благодарить станешь?
Подданные этой обширной державы скудно ели, жили в невежестве и рано умирали. Зато умели довольствоваться малым и, не мудрствуя, верили в Вечную Жизнь, что не делало их земную жизнь образцом нравственности, но все же не давало опуститься до положения скотов, облегчало страдания и давало Надежду.
Зрители оглохли от пальбы, глаза щипало от порохового дыма. Уже сумерки наступали, вокруг и без дыма не очень-то видно, но ловкому немцу это было нипочём: так и сажал пулю в пулю.
Хорошо, потому что от запруды в Аникеево можно по кружной лесной дороге дойти. Неблизко, верст пятнадцать будет, но всё ж таки не через болото.