Журавлёв подошёл к первому бочонку, выуженному из реки утром. Приподнял мешковину и захлопал глазами. Золото! Много! Его как ударило. Всё теперь стало ясно.
Ну а Лёшка только и успел ошарашить главным: что Илейка утоп и что о том помалкивать надо. Ни про погоню толком не обсказал, ни про то, как младенца на себе пять вёрст до Сагдеева пёр. Стукнул в ворота, положил ребёнка и задал стрекача. Дитё в батистовой рубашонке, в одеяльце с вышитыми гербами. Не замерзнет.
Вокруг усадьбы стоял тын, кое-где прохудившийся, но всё ещё крепкий, из дубовых стволов. Во времена Великой Смуты прадед Лариона Михайловича, если нагрянет ватага казаков, ляхов или просто лихих людей, укрывал за тыном всех своих крестьян. И ничего, отсиживались. Напоровшись на пули и стрелы, незваные гости уходили искать добычу полегче.
Сержант Журавлёв, на которого у Алёши теперь была вся надежда, своего угла на свете не имел и обыкновенно ночевал прямо в приказной избе.
— И попрекать, что лишила тебя славы и рыска? Обязательно попрекнёшь. Не сейчас, так через пять лет или через десять. Вот Митрий её никогда и ничем не попрекнёт, за ветром шальным не ухлестнётся. Опять же он дворянин столбовой, Василисе ровня. И ныне при своей вотчине. Стало быть, ему и свататься.
— Не надо мне! — воскликнул он. — Если ничего не заслужил, ничего и давайте, а денег не возьму.