Он крест в сторону швырнул, чего делать бы ненадобно — грех, но Лёха уже совсем не в себе был.
Как её на самом деле звали, никто не помнил, а может, христианского имени таким и не положено. Бабинька и Бабинька — не столько ласковое прозвище, сколько заискивающее, боязливое. Скрюченную старушонку знали во всех окрестных деревнях. Была она колченогая, но шустрая. Как почешет по дороге, отмахивая своей суковатой палкой, только бегом и угонишься. Глазищи утопленные, с огоньками. В беспрестанно двигающемся, что-то бормочущем рту один жёлтый клык. На лбу, прямо посерёдке поросшая густым волосом бородавка.
Преображенец и раньше казался Дмитрию странен, теперь же, похоже, вовсе спятил.
Молодой наглец посмел ей не ответить и направился к выходу.
«Эх, Софья-Софья, чтоб тебе удавиться в твоей келье! Всю жизнь ты мне сломала», — горько думал Автоном Львович, чувствуя, сколь опасно накренилась колесница его судьбы.
Всю свою каторжную, бессонную службу, который уж год подряд готовился Фёдор Юрьевич к настоящему заговору, не выдуманному приказными крючками, а истинно опасному. Вот и дождался… Восемьдесят отчаянных голов, с оружьем, с пороховым снарядом, под главенством опытного злодея Фролки Быка — это не шутка. И серебро у них есть откуда-то. Значит, не одни стрельцы в заговоре. А расчёт у них, воров, верный. На Москве лишь ударь в набат, разом тыщи народу за колья-топоры возьмутся. Особенно если Ромодановского не станет…