Индеец положил бумажку к самородку. Снова ткнул мне в грудь.
Особенный интерес представляла тонкая игра выражений, что сменялись на осунувшемся лице героя в процессе чтения: сосредоточенная погруженность, торжественность, умиление. И мимолетные взгляды на петербургского посланца — замечает ли, с каким глубоким чувством изучается августейшая эпистола.
До такой степени я в этом не сомневался, что мешкать не стал. Сбегал на Привоз, где можно было достать всё на свете. Купил у чучельщика самое длинное орлиное перо, нанял могильщиков — двух греков разбойного вида, которые сказали, что за десять рублей они не то что мертвеца, но и живого закопают, где я пожелаю. Таких-то мне и было нужно.
— Лупи, Степаныч. Капитан не увидит, он в бинокль смотрит.
— Оннако обойдешься, — неожиданно ответил мне поп, хитро подмигнул и пошел себе, оставив меня в недоумении.
Я заплакал. Мало мне потерять Платона Платоновича!