Подле черноволосой дамы остались четверо. Уже не строем, а вольно они пошли за своей Агриппиной Львовной в сторону Продольных улиц. Я заметался, не зная, где Она — вошла ли в дом, отправилась ли за учительницей.
Я думаю, что теперь у меня будет два больших дела, трудных. Надо и с Агриппиной быть, и моего индейца не покинуть. С нею-то Диана поможет, а с Джанко совсем беда. Вон и орлиное перо у него на макушке обломилось…
— Аслан-Гирей, капитэн деларме рюс! — закричал тогда мой начальник хоть и по-французски, но понятно. И побежал прямо на солдата, вытягивая из ножен саблю.
— Что? — удивился Аслан-Гирей. — Если вы петляете, это глупо. Я устрою вам очную ставку с Финком. Думаю, нетрудно будет добыть и свидетелей, которые в ночь с двадцатого на двадцать первое были в лазарете и видели, как вы пришли в Николаевскую казарму.
И вот тогда она со всей определенностью поняла, что обязательно, непременно его полюбит — не только рассудком, как сейчас, а всем существом. Бог милостив, Он убережет для нее Платона Платоновича. Потому что такая любовь заслуживает развития и завершения. И очень может быть, что нынешнее воздержание станет той жертвой, которая склонит невидимые весы судьбы в пользу Капитана.
Шли секунды, минуты. Фонарь мигал. Вокруг было тихо. Никто не накидывался на Лекса из темноты, не заламывал руки. Главное теперь было — не расслабиться от облегчения, не совершить глупой ошибки.