— Огонь! Огонь! — закричали на сцене. — За царя и отечество! Не подведи, братцы!
И пошел я туда, поближе к этому спокойному голосу. Чтоб вернуть утраченное мужество.
— Я буду диктовать, — сказал он слабым голосом. — Пишите, друг мой. Вы сами видели, что мне пришлось вынести, и в точности перескажете всё его высочеству. А с моей реляции главнокомандующему прошу сделать список и приложить его к вашему письму…
Мой маневр заключался в том, чтоб заслонить собою Платона Платоновича, который задержится возле Агриппининой чашки.
Как мы прошмыгнули по проходу и вскарабкались по склону, я не помню, но только штабс-капитан вдруг остановился, и я с разбегу налетел на его спину.
Теперь в эту сторону смотрели все — кто-то был рад аттракциону, а кто-то негодующе сдвинул брови. Но ни один человек не пытался остановить избиение. Вмешиваться во взаимоотношения офицера с собственным денщиком не смел никто, даже полковой или бригадный командир.