Когда Бланк занял позицию для наблюдения рядом с штабом Реада, было около пяти. Солнце уже взошло, но пока осветилось только небо, а долина, стиснутая между холмами, еще пряталась в тумане и сумраке.
На полу лежали раненые. Одни выли, другие скрипели зубами, третьи не издавали ни звука.
Я подождал, пока стихнет звук удаляющихся шагов.
Я почти не слушаю. Я в напряжении. Сигнала пока нету. Рано!
Собачища пялилась на меня не мигая и всё скалила клыки. Я тоже оскалился: накося, достань меня.
Политическим эмигрантом барон не считался, во врагах отечества не числился, потому что отстранился от всякой общественной деятельности: во-первых, не желал доставлять неприятностей оставшимся в России родственникам, а во-вторых, убедил себя, что при жизни его поколения никаких благотворных перемен на родине свершиться не может, ибо народ слишком неразвит, а общество еще не вышло из пеленок сословного эгоизма. «Вот лет через пятьдесят или сто, — говорил Денис Бланк, и его голубые глаза вспыхивали восторгом, — всё свершится само собою, ибо русский человек дозреет».