Однако устраивать «мене-текел-фарес» во время приема Лекс передумал. По двум соображениям. Во-первых, увидел, что совершенно необязательно жертвовать собой ради каких-то там тридевятого и тридесятого Романовых. Судя по беспечности охраны, вполне можно сделать дело и скрыться. Во-вторых, кажется, была возможность прикончить не одного змееныша, а обоих. Вот это будет удар так удар!
Вот теперь самое время уходить, сказал себе Лекс. Кажется, это будет нетрудно. Всё складывается удачно.
Близко от баркаса взметнулся столб воды, лодку качнуло. Один из стоящих не удержался, бухнулся в море, но тут же вынырнул и товарищи за руки через корму потащили его обратно.
— Я мало что могу. — Татарин говорил отрывисто. Чувствовалось, что он взволнован. — Разве что избавить Агриппину Львовну от низменных забот. Вы видели, какие у нее руки? Обветренные, в цыпках. Сердце сжимается. Раньше они были совсем другими… Месяц назад я по случаю купил пианино, доставил к ней в госпиталь. Она прекрасно играет. То есть играла. Теперь не захотела. Говорит, что пальцы огрубели. И что музыки не хочется. Перестала, мол, чувствовать музыку. — Он смотрел в сторону, а обращался будто не к Лексу, а так, в пространство. — В жизни не слыхивал ничего до такой степени трагического. Погиб муж, и музыка для нее перестала звучать. При этом ни жалоб, ни рыданий, ни сетований на судьбу.
— Ай да кошка, ну и кошка, подглядела к нам в окошко! — протараторила она. — Вот на кого Цербер рычал!
Он снова сжал рукоять и даже потянул «лефоше» из кармана, но это был чистейшей воды самообман. Повторялось то же, что однажды уже случилось на террасе посольского особняка в Дрездене. Оказывается, хладнокровно умертвить человека, который не ожидает нападения, железный человек Александр Бланк не способен.