Он уходил вверх по Сиреневой улице твердой военной походкой: правой рукой отмахивал, левой придерживал саблю.
— Зря сопливого посылаете. Хлипкий он. Помните, как в Синопе-то?
Оказывается, небо и облака, траву и деревья, дорожную пыль и утреннюю росу он впервые увидел именно здесь, так что небо для него — это русское небо, и трава тоже русская, и все самые главные вещи на свете.
Нет, Агриппина Львовна улыбалась не Лузгину, а третьему.
Сердце у меня так и зашлось — не от охотничьего азарта, от страха.
Справа раздался грохот и треск — не такой, как от бомбовых разрывов. Я обернулся. Это падала сшибленная метким ядром крайняя из вышек — та самая, на которую капитан собирался подняться вначале.