Но вместо этого Джози удалось взобраться на табурет, встать ножками на небольшой диск сиденья и дотянуться до выключателя, к которому, собственно говоря, она все это время и стремилась. Алекс смотрела, как она включает и выключает свет, как ее личико каждый раз озаряется улыбкой от понимания того что ее действия могут изменять мир.
— Ты же знаешь, что ружье нельзя трогать. Зачем ты это сделал?
Повернувшись спиной к соседнему шкафчику, Питер снял спортивную форму, а потом быстро прикрылся полотенцем. Его сердце громко ухало. Он уже представил, что видят другие, глядя на него, потому что тоже это видел — в зеркале: бледная, словно рыбий живот, кожа, выпирающие кости позвоночника и ключиц. Руки без малейшего намека на мускулы.
Может быть, Питер наконец понял, что о нем думают другие. — Я не хотела, чтобы со мной обращались так же, как с ним, — сказала Джози, отвечая на мамин вопрос, хотя на самом деле хотела сказать: «У меня не хватило смелости».
Питер выжидал. Несмотря на то что Джози не общалась с ним уже несколько недель, он знал, чем она занимается после школы — ходила в центр города на чай со льдом с Кортни и компанией, а потом глазела на витрины. Иногда он издали смотрел на нее, как смотрят на бабочку, которую знали только как гусеницу, не понимая, как перемены могут быть настолько разительными. Он ждал, пока она не распрощается с остальными девочками, а потом шел за ней следом до самого дома. Когда он догнал ее и схватил за руку, она пронзительно закричала.
— Но у меня хорошо получается быть судьей. И совершенно не получается быть матерью. — Алекс прикрыла рот рукой, но было уже поздно — забирать обратно слова, которые извивались на барной стойке, словно ядовитые змеи. Зачем она сознается другому человеку в том, в чем не признавалась даже себе? Она с таким же успехом могла бы нарисовать огромную мишень на своей ахиллесовой пяте.