— Товарищ лейтенант, однако, давайте, пока он на дереве, я его одним выстрелом сниму, как белку.
И ещё я подумал, — эти щюцкоровцы уже всё, готовы, спеклись болезные. Можно обойтись и без радикальных мер. Даже у этого здоровяка уже пропал весь запал и наглость. Наверное, он первый раз в своей жизни испытал такое унижение, помноженное на полное бессилие. Его, такого здорового и, наверное, самого сильного в своей деревне, вдруг, на раз-два заломали, побили и поставили с голым задом раком. И это ещё не всё, что ему предстоит испытать. Этот страшный рыжий человек приготовил для него какую-то ужасную, запредельно-кошмарную пытку.
Пока бойцы добивали раненых, я вытащил из-под лестницы двадцатилитровую канистру. На неё я обратил внимание ещё тогда, когда мы, ворвавшись в этот зал, осматривали все закоулки помещения. Как я и предполагал, канистра была наполнена керосином. Даже не дождавшись, пока ребята закончат с пленными, я начал разливать по всему залу этот керосин. Когда бойня была завершена, и все красноармейцы вышли из дома, я, отбросив пустую канистру в угол, подошёл к входной двери. Последний раз, глянув на то, что мы понаделали, я про себя прочитал короткую покаянную молитву. Потом достал бутылку с зажигательной смесью и с силой кинул её прямо в стену между кухней и залом. Вспыхнуло знатно, я еле успел, не обгоревши, выбежать на улицу.
Хлопнув меня рукой по плечу, Сипович вылез из окопа, за ним Пителин. Буквально через минуту их силуэты растворились в ночи. Я ещё минут десять понаблюдал за тем, как взвод Рябы, атакует финские окопы и пошёл с Шерханом в нашу теплушку.
— Перископ, — сразу же осенила меня мысль, — а вторая труба, это ещё один, предназначенный, наверное, для самого генерала, командира всего Хотиненского укрепрайона.