В ходе Мировой гражданской войны самые сильные державы не могут одолеть друг друга и потому договариваются о том, каким будет послевоенное устройство мира. Это происходит на Крымской конференции, в Ялте, 4—11 февраля 1945 года. Встреча У. Черчилля, Ф.Д. Рузвельта, И.В. Сталина при участии министров иностранных дел и начальников штабов: три победителя во Второй мировой войне откровенно делили добычу.
а) дислокация Красной Армии в июне 1941 году носила оборонительный, а не наступательный характер;
«Насаждая на оккупированных территориях свой «новый порядок», нацисты стремились стереть само слово «Россия» с карты так называемой «Новой Европы».
Что же до Германии, до власти над миром… стоит ли вообще повторять сказочки для полудурков, живущих не в реальном мире, а в причудах собственных фантазмов?
План № 1 — это попытка реализации древнекитайской притчи про мудрую обезьяну, наблюдающую с горы за схваткой двух тигров. «В результате своего скудоумия, Гитлер дал нам возможность построить базы против самого себя… С точки зрения экономики, Гитлер зависим только от нас, и мы направим его экономику так, чтобы привести воюющие страны к революции. Длительная война приведет к революции в Германии и во Франции… Война обессилит Европу, которая станет нашей легкой добычей. Народы примут любой режим, который придет после войны…» Если заменить ритуальное в разговоре между «товарищами коммунистами» слово «революция» на гораздо более адекватные ситуации слова «разруха, хаос и анархия», то простой, как и все гениальное, план Сталина предстанет перед нами во всей своей красе.
«Прежде всего следует отрешиться от навеянной советской пропагандой совершенно фантастической идеи о некоем патологическом миролюбии СССР, благодаря которой в историографии сложилась довольно оригинальная картина. Если все прочие государства в своей международной политике руководствовались собственными интересами, то Советский Союз занимался лишь тем, что демонстрировал свое миролюбие и боролся за мир. В принципе, конечно, признавалось, что у СССР также есть собственные интересы, но обычно о них говорилось столь невнятно, что понять побудительные мотивы советской внешней политики было практически невозможно».