<…> Позиция СССР выжидательна, мы, если будет целесообразно, сможем бросить и свою гирю на весы войны.
После поражения под Варшавой намерения руководства партии остались прежними. Председатель Сиб-ревкома И.Н. Смирнов на III Сибирской конференции РКП(б) в феврале 1921 г. рассказал о своем разговоре с Лениным, состоявшемся у него после того, как выяснилось, что 40 тыс. добровольцев, собравшихся в Сибири для поездки на Польский фронт, оказались невостребованными: «…Скажи в деревне, что нам еще придется ломать капиталистическую Европу и что эти 40 тыс. должны сыграть решающую роль. И русская советская винтовка появится в Германии».
После одного из таких случаев меня вызвали к Сталину. В кабинете, кроме него, сидел Берия, и я сразу понял, откуда дует ветер. Меня спросили, на каком основании я отдал распоряжение открывать огонь по самолетам-нарушителям. Я пробовал объяснить, но Сталин оборвал меня. Мне был сделан строгий выговор и приказано немедленно отменить распоряжение.
Суть, так сказать, концепции Г. Городецкого в том, что в преддверии мировой войны враждебное капиталистическое окружение от слов перешло к делу, поставив Советский Союз не просто в положение «международной изоляции» (как у товарища Сталина), а — в положение страны, подвергшейся «осаде» со стороны многочисленных внешних врагов. И нацистской Германии, и западных демократических государств.
В 1850-е годы в самых развитых странах Европы сложилась научная школа, которую назвали расово-антропологической. Лицо школы определяют французы Ж.А. Гобино и Ж.Лапуж, британцы Ф. Гальстон, К. Пирсон, X. Чемберлен. Назвать их всех или каждого по отдельности «тупым» или «недостаточно интеллектуальным» будет очень, очень затруднительно. Наверное, именно поэтому в СССР имена творцов расовой теории скрывались и уж тем более ничто написанное ими не переводилось — даже для исторических факультетов или для профессиональных историков.