— Вот для чего я пришел на эту планету, и именно сейчас, Франческа. Не для того, чтобы бродить по земле или снимать на пленку какие-то предметы. Я здесь, чтобы любить тебя. Теперь я это знаю. Я все летел куда-то, с вершины огромной высокой горы, и это началось в далеком прошлом, потому что я прожил в полете много-много лет, гораздо больше, чем живу на свете. И все это время, все эти годы я летел к тебе.
Он медленно выехал со двора. Слезы застилали Франческе глаза, и она поднесла руки к лицу, чтобы смахнуть их, но они снова набегали, и солнце играло в них, словно в прозрачных кристаллах.
В его действиях не чувствовалось никакой спешки. Скорее наоборот, в них присутствовала основательность и продуманность. «В Роберте Кинкейде, — подумала она, — есть что-то оленье, хотя и скрытая сила тоже ощущалась». Пожалуй, он скорее напоминал леопарда, чем оленя. Да, именно так. Леопард — но не хищный. Ни в коем случае не хищный, это чувствовалось без слов.
Я в целом представлял, что он был творческой натурой, любил музыку, а значит, могли найтись люди в среде музыкантов или художников в районе Пьюджет-Саунд, которые знали бы его. Очень помог мне художественный редактор газеты «Сиэтл Таймс». Он сам ничего не знал о Кинкейде, но обеспечил мне доступ к подшивкам периода с семьдесят пятого по восемьдесят второй год, то есть того времени, которое больше всего интересовало меня.
Власть Роберта над ней выходила далеко за границы физического, хотя способность заниматься любовью так долго, как он мог это делать, была частью его власти. Но ее любовь к нему была духовной, пусть это сейчас для нее звучит банально, принимая во внимание, сколько уже сказано на эту тему за последние десятилетия. Она была именно и прежде всего духовной — но не заурядной.