– Опять мысленно? – Ирка очень любила Матвея в этот момент.
– Будь осторозен, папоцка! Мамоцка говорит: у тебя на лисе густь и одинозество! Скоро будет плохо. Тебе плохо, ей плохо. В Талтале цто-то цлусилось. Мамочка волнуется! Она чу… чуп… – запутался в словах Зигя.
– Мужику, который на меня немедленно наорал! Я быстро повернулась, вышла и долго рыдала в коридоре. Меня, кажется, приняли за жену этого капризона. Говорят: не волнуйтесь, ему гораздо лучше. Пока, конечно, рано судить, но, кажется, организм справился. Мы его завтра в интенсивку переведем…
Мошкин заметался. Не растерявшийся Чимоданов схватил его под локоть и, шепнув «За мной!», потащил прямо на гору кастрюль. За кастрюлями обнаружилась дверь «Посторонним вход воспрещен!», сдавшаяся пластиковой карточке Петруччо.
– А как же ДЕВУШКА С ДАРОМ ЛЮБВИ? – спросила Ирка тихо, чтобы ее услышала одна Гелата.
Меф смотрел не на исчезнувший рой, навеки затянутый тем миром тоскливых повторов, а на человека, которого только что убил. На земле перед ним лежал худощавый юноша в плотном свитере. Буслаев в глубокой растерянности глядел на его тонкое запястье, сжимавшее рукоять гибкого меча. Как-то сразу, без предупреждения, хлынул дождь. Он был несильным, но с удивительно тяжелыми каплями. Тополиный пух шевелился как живой, точно пытался уползти и спастись от дождя.