– Уея кыоофьь! – выговорила она с трудом, но певуче.
– Нет. Укусил хозяина магазина за палец, когда его выталкивали. С флейтой что-то не сложилось. Говорит, мундштук отскочил.
Матвей укрыл Ирке ноги. Спокойно укрыл, чтобы она видела, что он не стыдится ее ног и они его совсем не пугают.
Злополучный дом загораживал от нее Багрова. Бывшая валькирия была прикована к нему, разглядывала его. В глаза ей бросилось то, чего она никогда прежде не замечала. Множество бабулек, которые смотрят из окон, – неподвижные, как картонные фигуры, с далекими от любопытства лицами, ловящими солнце. Не бабушки, а подсолнухи. Если смотреть на любой московский дом на некотором удалении, охватывая его с первого этажа до последнего, то понимаешь, что в каждом пятом или шестом окне обязательно растет такой живой подсолнух и, облокотившись на подоконник, грустно выглядывает во двор.
Лигул ловко ссыпал грустно переливающиеся песчинки в контейнер. Вильгельм услужливо потянулся к крупному, отдельно лежащему эйдосу, сияющему, как далекая звезда, но Лигул вежливо отвел его руку.
«Пользоваться мечом света может или человек абсолютно идеальный… или активно ненавидящий в себе мрак – но только в особые моменты устремлений и порывов души. Когда он не тлеет, не чадит, а пламенеет!» – вспомнил он слова Эссиорха.