Дурашливый хор полупьяных голосов поднялся в последнем протяжном куплете «Эй, Джуд» — «Наа-наа-наа наа-на-на-на… эй, Джуд…» — едва стрелок вступил в черту городка. Звук был мертвым, как гудение ветра в дупле прогнившего дерева. И лишь прозаическое бренчание кабацкого пианино удержало стрелка от серьезных раздумий о том, уж не вызвал ли человек в черном призраков, чтобы населить ими этот заброшенный город. Эта мысль вызвала у него улыбку.
Ему было жарко, ужасно жарко, но в остальном он себя чувствовал вполне сносно. В голове снова всплыл давешний детский стишок, но на этот раз он думал уже не о матери, а о Корте, о человеке с лицом, обезображенным шрамами от пуль, камней и всевозможных тупых предметов. Шрамы — отметины войны и военного ремесла. «Интересно, — вдруг подумал стрелок, — а была ли у Корта любовь. Большая, под стать этим шрамам. Нет. Вряд ли». Он подумал о Сюзан, о своей матери и о Мартене, об этом убогом волшебнике-недоучке.
— Хорошо. Сейчас ты заснешь, понятно? И будешь спать. По-настоящему. Давай-ка ложись.
— Не забыл, — сказал Роланд. «Интересно, — подумал он, — а в главном здании уже знают? Знает ли мать… и Мартен?» Отец сейчас на охоте и вернется еще не скоро. Не раньше, чем через несколько дней. И Роланду было немного стыдно, что он не дождался его возвращения, потому что он чувствовал, что отец даже если бы и не одобрил его решение, то уж понял бы наверняка.
Она вздохнула. Ветхий, иссохший звук — словно шелест пожелтевших страниц.
В деревьях, нависающих над алтарем, проступали лица. Как зачарованный, он отрешенно смотрел на них: вот дракон, извивающийся и зеленый, вот древесная нимфа с манящими руками-ветвями. Вот живой череп, расплывающийся в ухмылке. Лица. Лица.