— Пешкой? — Я пожал плечами. — Мне кажется, быть пешкой — это всегда оскорбительно, независимо от ситуации. То есть, если ты пешка, за тебя думают другие, принимают решения помимо твоей воли: тебя, если проводить буквальные аналогии, просто двигают по доске, не спрашивая на то твоего согласия, и… и ведь в любой момент могут отдать, подставить под бой, чтобы «срубить» более значимую фигуру противника.
Впрочем, к этой возне Валентин особо и не приглядывался: он озабоченно смотрел на часы и баюкал в руке телефон, ожидая звонка от командира «чистильщиков». По времени уже пора, если странное молчание продлится еще пару минут, надо будет звонить самому.
Судя по ощущениям, наша машина, миновав КПП, проехала вперед и начала разворачиваться — и все это было так медленно и печально, словно где-то наверху приглушили общий двигатель и мир вокруг нас резко сбавил обороты.
Никакого «документирования» не было: желание не то что балагурить, а даже просто что-то комментировать пропало напрочь, я молча шлепал по воде и размышлял о превратностях судьбы.
Посмотреть там было проблематично, вы уже в курсе. Я, однако, из вежливости раскрутил задвижку и не без усилий распахнул тяжело заскрипевшую дверь. Из черного бункерного зева на нас пахнуло сырой гнилью и густо настоявшимся пенициллином.
— Вот не было бы команды — живьем, я б тебя, падла, уже давно б на гуляш порезал!