— Нет, это работа опасная. Если вас словят в Париже, мы притворимся, будто о вас знать не знаем. Поэтому вы будете расстреляны. А если вас разгадают пруссаки, узнают, что вы ведете двойную игру, — вас убьют они. Несколько менее законным порядком. В общем, в этой истории у вас — скажем — пятьдесят шансов из ста угробиться.
И еще одна излюбленная тема. Все евреи — перекати-поле.
Когда вечером действительно на указанном углу остановился фиакр, оттуда выглянула физиономия, с которой очень бы не хотелось повстречаться по наступлении темноты на какой-нибудь из улочек моего квартала. Длинные нечесаные волосы, загнутый нос, хищные глаза, землистая кожа, худ как глист, и вдобавок дергается левый глаз. — Вечер добрый, капитан Симонини, — сказал он мне сразу же и добавил: — В Париже стены имеют уши. Единственный способ говорить — перемещаясь по городу. Кучер услышать не может. Да если бы и мог, он у нас глух как пень.
— В наше время, — рассказывал Бюро, — лучшие магнетизаторы используют самые простые приемы.
Димитрий, похоже, обладал сильнейшим даром подавлять собеседников. Он внимательно прочитал мое творение и сказал: — Интересно. Сколько?
Встреча двух великих людей во Дворце Сената («Точно как в парижской мэрии в 1830 году!» — ликовал Дюма) выглядела театрально. Не знаю, кто из них двоих больший кривляка. — Дорогой мой Дюма, как мне вас не хватало!