К нему, естественно, не в красной рубахе. Я и вспомнил о сутане падре Бергамаски. Умело прилизать волосы, елейная мина, потупить взор. Вот я уже выскользнул с постоялого двора. Неузнаваем. Неосторожность, однако. Ходили слухи, что вот-вот вышлют всех иезуитов с острова. Но как-то мне сошло. Вдобавок, как мишень неминучей несправедливости, иезуит вызывает тем пущее доверие у всех, кому не нравится Гарибальди.
Приспособить для Глинки повесть о раввинах на пражском кладбище. Вычеркнуть долгие экономические рассуждения и установить главный упор на мессианство в разглагольствованиях этих раввинов.
— Нас опасаетесь. Почувствовали, что вас подозревают. Ладно, короче, к делу. На носу франко-прусская война. Наш милый друг Штибер понатыкал в Париже своих агентов.
Не очень удачно вышло и с Лакруа. Лакруа ничего дурного ему не сделал. Но вдове Лакруа и впрямь начислили хорошую пенсию.
Вот что сулил мне аббат Далла Пиккола. И не было смысла пытаться ввести его в настоящее положение дел. Ни по каким резонам он верить мне, конечно, не согласился бы. Он же не знал, что я позволил списать свой документ Гёдше перед тем, как этот плут закончил книгу. Аббат знал, напротив, что к нему-то документ пришел, уже когда книга Гёдше была напечатана.
В общем, напрасно беспокоится римский раввин. Читатели в самых разных странах, увы, подготовлены по теме антисемитизма довольно, чтобы не колебаться, решая, на чьей же стороне находится автор.