Да я действительно величайший наездник! А ну-ка! Раз! Поднимаюсь, встаю во весь рост, ловко уклоняясь от налетающих веток. Два! Прыгаю назад в седло, одновременно заваливаюсь вбок, одной рукой ухватываюсь за стремя, другой зачерпываю горсть сухой хвои с земли. Три! Опять в седле. Четыре!..
Расступились в стороны, не спуская глаз со все еще подрагивающего изрубленного туловища. Кто-то неистово крестится раскрытой ладонью, другие тихо бормочут молитвы, на земле, зажимая ладонями рассеченное горло, хрипит умирающий. А за стеной обыденно гудит лагерь — звенят крышки котлов; расправляясь с древесиной, собранной на дрова, стучат топоры; ржут лошади, кричит детвора, гомонят женщины. Никто ничего там еще не знает — стены пристройки надежно скрывают происходящее.
Куча мерзости подо мной вздрогнула, зашевелилась, поплыла, проседая.
И очень недобрый взгляд, устремленный на меня.
— Дан, скажите: а вам не кажется странным, что нас никто не трогает?
Ночь прошла спокойно. А если и неспокойно, то я этого не слышал — спал как убитый. И снов не снилось — голова пустая-пустая. Мне сейчас легко: надо просто выживать — и больше ничем не грузить свою бедную голову. Даже предрассветный холодок не смог меня поднять — свернулся калачом и продолжал отлеживать бок.