Жизнь все-таки удивительная штука. Я знаю. Смеется над тобой так, что дурно становится. Я не верю в то, что кирпич упадет завтра на голову, но верю в то, что судьба в какой-то момент захочет ухмыльнуться, похулиганить и поведет себя как трудный подросток.
Она сидела, смотрела, как ест сын, и была почти счастлива. Ее мальчик, такой любимый, такой замечательный, наконец дома.
Ирочка, избалованная вниманием, к Андрюше была равнодушна. Он ее долго добивался – писал стихи, провожал до дома и даже устроил невозможное – уговорил ее прогулять уроки и поехать в Ленинград на один день.
– Не знаю. Я детей не люблю, если честно.
Вот тоже странное дело. Никогда ведь не хотела быть учительницей, а проработала в школе всю жизнь. Мучительно вставала по утрам – я типичная сова, – а теперь вот расхлебываю: в шесть утра смотрю в потолок ясным взором. И детей не люблю. Нет, люблю, конечно, в широком смысле слова. Но… сейчас я уже могу в этом признаться. Не стыдно. Наплевать. Дети силы дают, энергию. Отдавала я всегда меньше, чем брала. Они меня подпитывали. Заходила в класс, и меня как будто в розетку включали – бегала, скакала. Нет, я не жалею, что так судьба сложилась. Школа мне многое дала. Вот эту бестолковую Лену, которая, видимо, и хоронить меня будет. Больше ж некому. Она и оплакивать будет, и вещи мои разбирать.
Коробков, Лыков – это были ученики из класса Андрея. Я догадалась, что Яков Матвеевич разговаривает с ним. И слилась со стеной.