Он и вправду устал – утро было тяжелым. Марина, та самая сорокалетняя преподавательница, у которой он жил, умудрилась вывалиться за борт теплоходика. Это была ее идея – прокатиться по Москве-реке. Андрей плыть не хотел, но не стал спорить.
– Что ты будешь делать завтра? – спросила я Андрея.
– Я должна была сказать вам раньше, – сказала Наташа, тяжело дыша.
Я действительно не замечала, не хотела замечать очевидного – ни победного и одновременно снисходительного взгляда директрисы, который она на меня бросала, ни тяжелых жалостливых вздохов завуча, ни потупленных глаз Надежды Михайловны, которая говорила, что Андрюше позвонил его однокурсник, и он уехал к нему в Ленинград на два дня. Я верила. Или хотела верить, что, по сути, одно и то же.
– Она мне запретила. Она считала, что ребенку не место на кладбище. Мне было уже за сорок, а она считала меня ребенком и хотела оградить от переживаний. Оградила… – Михаил Ильич опять засмеялся, закашлялся и вытер слезы. – Запретила в завещании. А я, дурак, не смог нарушить ее волю. Теперь вот жалею.
Я улыбнулась. Папе клиенты дарили дорогие бутылки: виски, коньяк, хотя он предпочитал самую обычную простую водку с отварной картошкой и солеными огурцами.