С племянником мы распрощались довольно тепло. Я пригласил его еще заезжать в гости, а затем заперся в кабинете и долго черкал бумагу, прикидывая, как и о чем мне с ним говорить на следующей встрече. Начеркал много, однако до конца января Николай более у меня не появился. Зато сдвинулось с места еще одно дело: я наконец выбрал архитектора, который должен был заняться проектированием моего города. Да, именно города, а не только завода. Черт, когда я в мечтах планировал будущий город, главным примером для меня было здание Исторического музея на Красной площади в Москве (он назывался Музеем имени Его Императорского Высочества Государя Наследника Цесаревича). Поэтому первым, к кому я обратился, был его архитектор Владимир Шервуд. Но он был вынужден мне отказать, поскольку как раз хлопотал на достройке этого самого Исторического музея. Я продолжил поиски, заодно подбирая инженеров, технологов и всех остальных потребных для возведения города людей. А сразу после Сретенья Господня получил от Шервуда письмо, в котором он рекомендовал мне архитектора, работавшего в том же стиле, что и сам Шервуд. То есть башенки, маковки и так далее, что вместе именовалось ложнорусским стилем. Я, конечно, понимал, что для промышленной архитектуры все это сплошные излишества, да и не везде они применимы. Ну да хоть где-нибудь. И вообще, как когда-то говаривал Колька, одно из основных предназначений человека — множить в мире красоту. Так что если можешь — сделай. А кто-то из великих конструкторов утверждал, что надежная и эффективная техника должна быть красивой. То есть отсутствие красоты — показатель и технического несовершенства конструкции. А это означает, что некрасивая техника хуже работает и чаще ломается. Так что мне нужны были и красота, и техническое совершенство.