— Что ж ты молчишь? — даже топнула ногой Лизавета Прокофьевна.
— Пойдемте к Аглае Ивановне, пойдемте сейчас!..
— Да… да что же вы такого ужасного сделали?
— У меня чахотка, — проговорил я как можно короче и встал.
И он глубоко и жадно перевел дух, как бы сбросив с себя чрезвычайную тягость. Он догадался наконец, что ничего «не кончено», что еще не рассвело, что гости встали из-за стола только для закуски и что кончилась всего одна только болтовня Лебедева. Он улыбнулся, и чахоточный румянец, в виде двух ярких пятен, заиграл на щеках его.
— Нападает на просвещение, проповедует изуверство двенадцатого столетия, кривляется, и даже безо всякой сердечной невинности: сам-то чем он дом нажил, позвольте спросить? — говорил он вслух, останавливая всех и каждого.