— Я говорил, что Лев Николаич человек… человек… одним словом, только бы вот не задыхался, как княгиня заметила… — пробормотал генерал в радостном упоении, повторяя поразившие его слова Белоконской.
— Я знаю, что вы вашего сына туда посылали, он мне сам давеча говорил, но что ж это за интрига такая! — воскликнул князь в нетерпении.
— А ты ступай за мной, строка*, — сказал Рогожин Лебедеву, и все вышли из вагона.
— Ну, пойдем, Лев Николаевич, — сказал Парфен, — я только за этим тебя и приводил…
— Я бы тоже глаз оторвать не могла, — сказала Аглая.
Вдруг Ипполит поднялся, ужасно бледный и с видом страшного, доходившего до отчаяния стыда на искаженном своем лице. Это выражалось преимущественно в его взгляде, ненавистно и боязливо глянувшем на собрание, и в потерянной, искривленной и ползучей усмешке на вздрагивавших губах. Глаза он тотчас же опустил и побрел, пошатываясь и всё так же улыбаясь, к Бурдовскому и Докторенку, которые стояли у выхода с террасы: он уезжал с ними.