— Надо иметь снисхождение, — пробормотала Варя.
— Не остри, пожалуйста! — вскричала генеральша. — Не он польстил, а я польщена.
— Жестокая! да, жестокая! — подхватила вдруг Аглая. — Дрянная! Избалованная! Скажите это папаше. Ах, да ведь он тут. Папа, вы тут? Слышите! — рассмеялась она сквозь слезы.
— Этот листок, в золотой рамке, под стеклом, всю жизнь провисел у сестры моей в гостиной, на самом видном месте, до самой смерти ее — умерла в родах; где он теперь — не знаю… но… ах, боже мой! Уже два часа! Как задержал я вас, князь! Это непростительно.
— Да ведь я всю ночь не спал, а потом ходил, ходил, был на музыке…
— В этом положении виноваты вы, а не я! — вспыхнула вдруг Настасья Филипповна. — Не вы мною приглашены, а я вами, и до сих пор не знаю зачем?