Он вскочил и сел на диване. Сердце стучало так, что даже больно стало.
И Катерина Ивановна, в исступлении, теребила Лужина, таща его к Соне.
Дунечка не отвечала; решение ее было еще давеча сделано, она ждала только вечера.
— Господи! До обморока довела! — вскричала Пульхерия Александровна.
— Да и вы в присутствии, — вскрикнул Раскольников, — а кроме того, что кричите, папиросу курите, стало быть, всем нам манкируете*. — Проговорив это, Раскольников почувствовал невыразимое наслаждение.
Говоря это, она суетливо набрасывала на себя мантилью и надевала шляпку; Дунечка тоже оделась. Перчатки на ней были не только заношенные, но даже изодранные, что заметил Разумихин, а между тем эта явная бедность костюма даже придавала обеим дамам вид какого-то особенного достоинства, что всегда бывает с теми, кто умеет носить бедное платье. Разумихин с благоговением смотрел на Дунечку и гордился, что поведет ее. «Та королева, — думал он про себя, — которая чинила свои чулки в тюрьме, уж конечно, в ту минуту смотрела настоящею королевой и даже более, чем во время самых пышных торжеств и выходов».*