— И ведь, несмотря ни на что, он счастлив, миссис Маршалл, — говорили они таким тоном, точно это обстоятельство очень их удивляло.
Пэрс пользовался в школе репутацией маменькиного сынка, и все знали, что он носит в кармане носовой платок. Боб ушел искать Пэрса, а Джо и я отправились на задний двор школы. Там я сел, спустил изодранный чулок и снял лохмотья, оставшиеся от повязки. Открылись кровоточащие царапины. Они были неглубоки, но многочисленны, и кровь медленно стекала по покрытой болячками холодной синеватой коже. Джо и я молча смотрели на ногу.
— Ты его сразу истратишь или оставишь и на завтра?
Задняя дверь конюшни вела на конский двор — круглую площадку, огороженную грубо отесанными семифутовыми столбами и брусьями. Ограда была сделана наклонно — с таким расчетом, чтобы брыкающаяся лошадь не могла раздробить о брусья ноги моего отца или ударить его о столб. Перед конским двором рос старый красный эвкалипт. В пору цветения стаи попугайчиков клевали его цветы, порой они висели на ветках головой вниз, а если их вспугивали, начинали кружиться над деревом, оглашая воздух пронзительными криками. У его ствола были свалены сломанные колеса, заржавленные оси, рессоры, негодные хомуты, пострадавшие от непогоды сиденья экипажей. Из порванных подушек торчал серый конский волос. Между могучими корнями валялась целая груда старых заржавленных подков.
— Ему все еще мерещится бог весть что, — ответил Макдональд, разворачивая маленький кусочек масла, который он достал из ящика. — Ночью он чуть совсем не рехнулся. Раз даже соскочил с кровати. Мик говорит, что сейчас он слаб, как котенок.
И, движимый внезапным порывом, он вдруг поднял меня, совсем уже взрослого, на руки и прижал к себе.