Когда я показал одному старику мои кроличьи шкурки, он сказал, что там, откуда он пришел, кролики кишмя кишат, и, если хочешь поставить капкан, их надо смести в сторону лопатой, чтобы освободить место.
— Надо напоить ее, — сказал я в отчаянии. — Пойдем за ведром.
— Да, а сейчас приготовься. Через минуту раздастся выстрел.
— Я это сделал из-за детей, — объяснял он, — ведь там, в глуши, школ нет и в помине. Если бы не они, никогда бы я оттуда не уехал!
Его постоянные жалобы раздражали меня — по моему мнению, ему хоть изредка для разнообразия следовало бы говорить, что он чувствует себя хорошо.
— Да… — Он помолчал, посмотрел через дверь конюшни на заросли и сказал: — Мне тоже было неприятно, когда я впервые узнал об этом. Но потом я увидел, что это очень хорошо. Посмотри на жеребенка, когда он бежит рядом со своей матерью: он так и льнет к ней, так и прижимается, прямо на бегу. Отец, словно показывая, как это бывает, прижался к столбу. — Так вот, прежде чем жеребенок родился, мать носила его в себе. А когда он появится на свет, то он так и прыгает вокруг нее, словно просится назад. Это все очень хорошо — так мне кажется. Ведь это лучше, чем если бы тебя просто кто-нибудь принес и отдал матери. Если пораскинуть мозгами, то видишь, что все очень хорошо придумано.