Однако я обнаружил, что «сезонники» и бродяги, люди, привыкшие к одиночеству, часто чувствовали себя неловко и неуверенно, когда к ним обращался мальчик, но, встретив дружелюбное отношение, охотно поддерживали разговор.
Испуганные лошади шарахались от дыма и шума проносившихся автомобилей, а рассерженные возчики, стоявшие во весь рост в повозках, оттесненных на придорожную траву, ругались вовсю и со злостью смотрели, как медленно оседает пыль на дороге.
Я снимал шляпу, когда помнил об этом, но чаще я забывал.
И он, пятясь, отошел к остальным зрителям. Меня это очень огорчало. Ведь надо было запомнить такое множество вещей, а его не было рядом.
— Ничего особенного. Но больше этого не повторяй.
Иногда Папашу навещал пресвитерианский священник. Этот человек в темной одежде знал Папашу еще тогда, когда старик жил в хижине у реки. После того как Папашу взяли в больницу, он продолжал навещать его и приносил ему табак и номера «Вестника». Это был молодой священник, всегда говоривший серьезно и пятившийся, словно пугливая лошадь, стоило кому-нибудь из сиделок обратиться к нему с вопросом. Папаше не терпелось его женить, и он сватал его то одной, то другой сиделке. Я всегда с большим интересом прислушивался к тому, как оп расхваливал священника и как ему отвечали сиделки, но, когда старик заговорил об этом с сиделкой Конрад, я перепугался, подумав, что она может согласиться.