Навстречу тоже стали попадаться люди. Я окликнул одну из групп, хотел выяснить, что делается в Москве, но беженцы шарахнулись от нас и затерялись среди машин.
Стиснув зубы, я развернулся и потопал обратно. Но не в обманчивые заросли клена, а мимо гигантских механизмов горок, к дороге, которая, по логике, должна была вывести меня на центральную аллею.
Лицо брата стало резким, будто столкнулся с чем-то неприятным, раздражающим. А раздражала его, обычно, человеческая глупость. Факел загорелся, закоптил.
Я перехватил оценивающий взгляд Бориса и с ужасом понял: брат вовсе не отказался от своего плана, на что я втайне рассчитывал. Только что ведь едва под гусеницы не угодил, и хоть бы хны. Все примеривается, как под юбку залезть.
Перед глазами болтался заросший камень. В стороне курили надсмотрщики, переговаривались о чем-то. Неподалеку еще несколько групп пытались тащить неподъемные надгробья. Хэкал отец Серафим. Перекидывал бестолковые, практически бесполезные катки какой-то щуплый монах из тех, что толкали глыбу рядом со мной. Перекладывал и снова возвращался к остальным и пихал глыбу, которая отказывалась катиться по каткам, отказывалась двигаться, пыталась врыться в землю.