Павел смотрел ей вслед и как пятнадцатилетний дурак мечтал, чтобы она оглянулась. Она не оглянулась, вся ее пластика выражала деловитую озабоченность и целеустремленность. Как у котенка, который лезет по ковру, висящему на стене. Ну, долезет до потолка, а дальше? Только бы не свалилась.
С легкими макаровскими гантелями Павел промучился без малого час, а потом еще немножко с удовольствием порастягивал тугой макаровский эспандер, прислушиваясь к тому, как мышцы радуются привычной работе, а легкие — чистому воздуху, пахнущему розами. Обалденная здесь экология, зря охранник на воротах ее ругает. Зажрались совсем. Дожди им не нравятся. А черный смог от земли до неба понравился бы? Когда без противогаза квартала не пройдешь… А тут спокойно бегать можно — хоть по утрам, хоть по вечерам — и дышать розами. Кстати, надо бы выйти, разведать подходящий маршрут для хорошей пробежки…
Она кивнула на балкон над залом, где мужики обычно наблюдали за занятиями своих спортсменок. Или чужих спортсменок. Зоя машинально оглянулась. Мужики действительно пялились.
И тут же глубокий, низкий, завораживающий голос возник в ночи будто сам по себе, будто это сама ночь запела, вплетая мелодию в тайные, потайные, таинственные звуки, — короткий шорох листьев над головой, нечаянный вскрик сонной птицы, тонкое журчание ручейка, впадающего в бассейн с одной стороны и вытекающего крошечным водопадом с другой…
— Всякую валюту, — недовольно сказал Федор. — И евро, и доллары… И рублей много, почти сто тыщ. И на меня сберкнижку завела. Главное — потихоньку, ничего не сказала… И бумажку там хранит: вот столько долга Серым, вот столько — на образование для Сережи, вот столько — для девочек… Чтоб у каждой по квартире было.
— Зоя уже уехала, — помолчав, холодновато сказал Андрюшин двойник, внимательно приглядываясь к Павлу.