Лицо Доры по-прежнему ничего не выражало, только одна бровь чуть дернулась вверх. Бутерброд остался покоиться в своем тайничке.
Очень неприятный вопрос: ведь я в эту минуту лихорадочно обдумывал, каким должно быть лечение, а не когда к нему приступить.
Тристан окаменел. Пальцы напряженно сжимали флакон, глаза уставились на одеяло, из которого доносились эти дружелюбные звуки.
Все следующие дни нога Кима постоянно маячила у меня перед глазами. Иногда мне казалось, что только идиот попытался бы спасти лапу, соединенную с остальной ногой лишь лоскутком кожи. Ни с чем, хоть отдаленно похожим на этот случай, я ни разу не сталкивался, и в свободные минуты перед моим мысленным взором вдруг проплывал заплюсневый сустав со всеми его сложными компонентами.
Недоуздок был надет, и конь остановился. Он стоял, весь дрожа, и застонал, когда я провел ладонью от ребер к локтевому отростку, нащупывая пульс. Пульс оказался хуже некуда: сверхучащенный и нитевидный. Я отвернул веко. Слизистая оболочка была темно-коричневого цвета. Термометр показал 38С.