Якоб усталым жестом провел по глазам, как бы собираясь с мыслями.
Но больше всего Якоб ждал того, что Эфроим говорил в конце своего рассказа. Он обычно очень выразительно замолкал, глядел в самую глубину глаз внука и говорил: «А ты знаешь, Якоб, в тебе тоже есть дар, там, глубоко, он ждет, его надо просто суметь отпереть». Якоб любил эти слова.
Патрик приподнял бровь и выразительно посмотрел на Пера, давая понять, что ждет продолжения.
Она постояла перед лестницей, ведущей наверх, во флигель с левой стороны дома, этаж Эфроима. Лаине не поднималась туда с тех самых пор, как он умер, да и до того заходила очень редко. Там царствовал Якоб и в какой-то степени Габриэль. Эфроим восседал там, наверху, и давал аудиенции, как какой-нибудь древний феодал. Женщины в его мире никогда не имели особого значения, а были какими-то смутно различимыми созданиями, предназначенными для того, чтобы прислуживать и подавать еду.
Понедельник начался с радостных новостей: Анника вернулась из отпуска. Загорелая до черноты, посвежевшая, довольная жизнью после отдыха вместе с любимым мужем, она села на свое место в приемной и блестящими глазами посмотрела на Патрика, когда он вошел в участок. Обычно он ненавидел понедельники, особенно утро понедельника, но когда увидел Аннику, жизнь показалась ему намного легче. Анника была своего рода осью или центром, вокруг которого крутилась вся жизнь в участке. Она организовывала, спорила, ругала и мирила, делала все, что нужно, в зависимости от обстоятельств. Какая бы проблема ни возникала, у Анники всегда находились умный совет и слово утешения. Даже Мелльберг определенно ее уважал; он прекратил свои попытки исследовать ее рельефы и больше не устремлял в ее сторону похотливые взоры, с чего он начал, когда появился у них в участке.
Он рассказал им то, что узнал от Петерсена, и на какое-то время обстановка в комнате отдыха полицейского участка Танумсхеде стала просто праздничной.