В воцарившейся после этого полной тишине отчетливо послышался скрип зубов. Кажется, остальные охотники переживали не меньше своего командира, но даже не повернулись в нашу сторону.
Он врал! Явно, бесстыже и нагло! Я это прочувствовал всей своей душой и талантом истинного артиста. Учитель никогда не играл ни в одном спектакле! Вот только я не мог с ходу сообразить, почему они так расщедрились. То говорили одно, теперь поменяли свою точку зрения на противоположную. С чего вдруг такая немыслимая щедрость?
Уши сворачивались в трубочки от услышанного. Ха! Оказывается, и ко мне чувствуют какую-то жалость и сочувствие! Оказывается, и меня эти несносные подруги готовы лечить и обхаживать своим милосердием. Не то что в прежние годы, когда на мои стоны они старались мне еще больнее сделать, на мое возмущение – еще больше унизить, а на мой бунт – растоптать во мне любой дух противоречия. Ну погодите! Я вам еще все припомню!
– Чего тебе бояться, ты ведь мужчина? – презрительно кривила свои губки Машка.
Только вот что отвечать на вопрос? Тем более с явным подтекстом и попыткой поиздеваться. Только и оставалось, что валить на жуткую удаленность моих якобы прежних мест обитания. И я вновь показал руками горы, а потом правой рукой сделал пассы, обозначающие: «Ну там у нас вообще такого хлама навалом».
– О! А я думал, это кучка дров! – с хамоватой издевкой заявил мичман, разглядывая меня словно козявку. Кажется, он мои слова и не расслышал. – А это – лягушка квакает. – И тут же опять рыкнул на юнгу: – Вышвырнуть немедленно за борт! Выполнять! – Но, заметив, что его не слушаются, побагровел лицом и потянулся рукой за кортиком: – Приказываю вышвырнуть этого дитятю за борт!