Но сильнее всех потребностей был этот саднящий, как ожог, мальчиковый позыв — снять крышку и опрокинуть банку.
Шимкевич с философической грустью наблюдал, как Вторушин спешно подъедает телячью отбивную — сам уже почти отбивная… Но кому-то ведь надо поручать роль мяса, пушечного или там парного — для поваров.
Вообразите: такой царь и бог. И тут перед ним лежит жалкий человечек, от которого уже столько шума. А если его тронуть, ковырнуть — сколько же будет крови, соплей!.. Попросту говоря, Вторушин был под кайфом и не стал себе этот кайф ломать. Ему еще хотелось в ту ночь полетать, а меня он оставил на завтра — как мусорное ведро или невымытую посуду.
— Я не работаю, Валентин Дмитриевич. Меня уволили. Цель у меня гораздо скромнее вашей — я просто хочу жить спокойно. Чтобы никто меня не трогал.
— Это исключено. Никаких звонков. Тем более — на дачу к Шимкевичу.
Умалишенным лучше не возражать. На дом — значит на дом. Ровно через два часа?.. О'кей, ровно через два! Записываю адрес… Номер дома, номер подъезда…