Чтобы вернуть себя в чувство, ему хватило бы и голоса жены. Только бы она была дома. Ну то есть не дома, а там — на территории Сергея Юрьевича. Она оставляла ему тамошний телефон и просила: «В крайнем случае обязательно звони!» Вроде как служба спасения или дежурная врачиха. «Спасибо. В крайнем случае — все равно не позвоню», — ответил он тогда.
В черном вечернем платье, при свете матовых ламп она была уже не гламурной куклой, а породистой дамой своеобразной красоты, которую не портили резковатые черты лица и высокие твердые скулы.
В момент свидания Пелтона с его новыми работодателями русская техническая служба зафиксировала сильное оживление на радиочастотах, занимаемых ФБР. Эфир буквально трещал от скороговорок воспаленных раций. Стало ясно, что Пелтона заметили и готовятся опознать. Поэтому здесь же, в посольстве, ему срочно сбрили усы и бороду, переодели в рабочий комбинезон с чужого плеча и в микроавтобусе вывезли в советский дипкорпус, где заботливо накормили борщом и пельменями, а затем доставили к месту парковки его автомобиля.
У слушателя было такое выражение лица, будто он погибает одновременно от скуки и от глубочайшего сострадания.
Между тем Нахимов, опустив голос до туманных низин, начал излагать условия как бы тайного заговора, согласно которым Безукладникову надлежало сочинить блистательное резюме на самого себя, красиво напечатать его на компьютере и передать Нахимову лично в руки…
Конечно, домой она уже не вернулась. То есть приехала раза два за вещами — и конец. Наспех переодеваясь, бегала из комнаты, от шифоньера, в ванную и обратно, а по квартире летал ветер дорогого парфюма. Полуголая, она сияла импортным загаром, лоснилась, как полированный солнцем орех, и мучительней всего для глаз были незагорелые укромности, подбритые, словно ради показа.