Берия совсем обиделся, надулся, пенсне сверкнул грозно.
— Да понимаешь, Коба, надо что-то решать с Кагановичем. Он то ли с катушек съехал, то ли в побег намылился. По ночам роет под Москвой подземный ход!
— Ты садись, Лаврентий, не стой над душой, — Сталин ему. — Я вот чего решил. Закроем этого гениального Ландау где-нибудь на годик, а потом отпустим. Чтоб всю жизнь помнил, какие мы добрые, не то, что другие фашисты. Чтоб почувствовал разницу.
— Да я не особо по этому делу. Ну завалялось кое-что в сарае. Картинки там, скульптурки.
— А это Хозяин вас, наркомов, проверяет так, — объясняет Поскребышев. — Оценивает, вдруг вы совсем уже морально-политически разложились, или можете работать еще. Оружие, шмотки, картинки-иконки, даже порнографию, он более-менее терпит. Прощает. Но как дойдет до члена — пиши завещание. У тебя, я вижу, нету. Вот и гуляй пока.
— Одно слово — ученые, — бросает Сталин Жукову. — Чего только от скуки не выдумают. Ну?