Было ясно, что эту книгу писать нельзя. Нельзя писать мемуары о «революционной деятельности», если они будут напечатаны не в Швейцарии, не в «Ардисе», не в «ИМКА-пресс», не в «Посеве», а в Издательстве «Новости», на твоей собственной злополучной Родине — до всякой революции; и если расплачиваться с тобой будут не сроком, а «деревянными», порядком уцененными, но еще годящимися к употреблению! Мне всегда казалось, что должно быть «или-или». Или они — или мы. Или свобода — или рабство. Или коммунисты — или антикоммунисты. Или КГБ — или возможность напечатать такую книжку. Или партаппаратчики у власти — или мы на свободе. Так и было в нормальные доперестроечные времена. Нельзя писать такие книги в растленное время «и — и». Нельзя писать, нельзя выступать, может быть, и говорить-то нельзя. Но когда на улицах у меня стали просить автографы, а средства массовой информации начали предоставлять прямой эфир (только что уехала одна группа, которая сняла даже моего кота! Вот это будет передача: «Девушка с персиками», «Девочка на шаре», «Купчиха за чаем» — и «Революционерка с котом»!), я поняла, что что-то нужно делать. А когда в метро стали подходить немногие оставшиеся (уцелевшие!) в стране хорошие люди и благодарить, я даже поняла, что именно надо делать: надо или стреляться, или каяться. В чем каяться? В бесполезно и недостойно прожитой жизни. А если это так не по моей вине, то это опять-таки мои трудности. Я не хочу ничему научить других. Я уже поняла, что каждый умирает в одиночку и что наглядность, вопреки Яну Амосу Каменскому, не золотое правило дидактики. Мир необучаем. «Наши письма не нужны природе», даже если они написаны кровью.