Потому что глаза у нас саккадируют не синхронно, сообразил я. Лишние свидетели разоблачили нашего пришельца.
Но я видел: видел, как что-то тянулось ко мне — тогда, в саркофаге, на борту "Тезея". Видел, как что-то неподвижно лежало, свернувшись клубком в корабельном хребте, наблюдая, как мы выкладываем свои планы.
Так что я вернулся к себе домой, откупорил пузырь «Гленфиддича» и развернул в голове виртуальные окошки, словно лепестки, поглощая протухшие две недели назад огрызки чужих споров на окруживших меня иконках.
— Китон, — проговорил он, не оборачиваясь.
— Само собой. Она просто не хочет о ней слышать. Он посмотрел на меня.
Не было ни передней, ни комнаты свиданий: Небеса не предназначались для досужих зевак; любой рай, в котором уютно чувствовали бы себя скованные плотью, оказался бы нестерпимо прозаичен для бестелесных душ, населяющих его. Конечно, не было особой причины гостю и хозяину видеть одно и то же. Если бы я захотел, то мог бы снять с полки любой стандартный пейзаж, обставить это место, как мне заблагорассудится. Только сами возвышенные не поддавались изменению, конечно. Одно из преимуществ посмертия: самим выбирать себе лица.