— Так… — Я постучал по виску. — Зачем ты это сделал?
Челси погладила меня по плечу. — Тебя здорово потрясло. Жизненные… ты в порядке?
Мы бросились бежать. Я обернулся к Бейтс: "Ты видела…" — но прикусил язык. Даже сквозь два смотровых стекла и три метра метана можно было различить убийственную сосредоточенность на ее лице. Согласно дисплею она лоботомировала обоих пехотинцев, напрочь обойдя все замечательные автономные алгоритмы выбора. Майор управляла обеими машинами сама, вручную, как марионетками.
А я не мог заговорить с ней, сначала хотел узнать, как это правильно делается.
— Что — на такой дистанции?! Я думал, мы… импульс…
Но отмести его слова с ходу не получалось. Помню, Хелен постоянно мне втолковывала, как трудно ей было привыкнуть. «Тебе словно новую душу пришили», — говорила она. И правда, похоже. Недаром операция называется «радикальная гемисферэктомия»: половина мозга отправляется вслед за протухшими креветками, оставшаяся начинает пахать за себя и за почившего товарища. Представьте, как должно перекорежить несчастное одинокое полушарие, чтобы оно смогло работать за двоих. Очевидно, мое справилось. Мозг — очень пластичный орган: поднатужился — и приспособился. То есть я приспособился. И все же. Прикиньте, сколько всего выдавилось, поломалось, перегнулось к тому времени, когда перепланировка закончилась. Смело можно утверждать, что я стал другим человеком по сравнению с тем, кто занимал мое тело прежде.