— Старый черт откусил больше, чем может проглотить, — подумал он про себя и бросил кость старой колли, лежавшей у двери. — Но если такова мамаша, то какова же дочка? — Раздумывая над этим, он двигался по кухне, перевидавшей за несколько столетий стольких женщин из рода Флоузов, по кухне, вобравшей в себя и сохранившей все многовековые запахи, — что так притягивало к ней Локхарта. Додд не ощущал этих запахов, этой причудливой смеси немытого человеческого тела, старых сапог и грязных носков, мокрых собак и чесоточных кошек, мыла и полироли, парного молока и теплой крови, домашнего хлеба и подвешенных за ноги свежеощипанных фазанов — всего того, что было повседневной необходимостью в суровом образе жизни, который вели Флоузы еще со времен постройки дома. Додд сам был неотъемлемой частью всего этого, и столь же древней. Но сейчас в доме появилось нечто новое, и это новое ему определенно не нравилось.