Ваня, утомлённый хозяйственными хлопотами, сидел под тентом, и, попивая чаёк, ковырял при свете налобного фонарика какую–то железку.
- Всё–всё–всё! Уже иду–иду–уду. — И я отвесил командиру шутовской поклон в стиле куртуазного восемнадцатого века. Правда, я совсем забыл про маузеровский карабин, висевший у меня на плече. Во время поклона эта железяка не преминула сползти с плеча, и грохнутся на землю. Командир непроизвольно зажмурился.
… Вот, согласно этому приказу я и маялся бездельем на базе. На этот раз я дежурил в радиопалатке, гоняя сканер, поскольку Бродяга выехал «в поля». А я, как «хромой увечный» считался командованием пока неспособным к длительным походам, да и вспоминать о войне в комфортных условиях охраняемого лагеря удобнее.
- И что же это я такое обронил? — несколько удивлённо спросил Неущенко.
За окном послышался звук приближающегося мотоцикла и через минуту под окнами Люк припарковал моего «стального коня». Я помог встать танкисту, а затем встал и сам. Нога болела, но уже не так сильно, и ходить, сильно прихрамывая, я мог. Сорвав с руки полицая повязку и подобрав обрез, я сунул повязку в карман, а обрез протянул Скороспелому.
- Обрисую всю глубину нашего анального падения, — усмехнувшись, начал я. Как говорит один из моих лучших друзей: «Он и на своих похоронах будет шутить… Что бы народу скучно не было».