Даже тайна серебряной лани, на обсуждении которой настаивали остальные двое, казалась теперь Гарри менее важной, малоинтересной второстепенной задачей. Еще одной вещью, имевшей для него значение, было вновь начавшееся покалывание в шраме, несмотря на то, что Гарри делал все возможное, чтобы скрыть это от остальных. Всякий раз, когда это происходило, он оставался один, но увиденное разочаровывало. Качество образов, которые они с Вольдемортом делили, изменилось: они стали размытыми и будто то и дело были не в фокусе. Гарри смог разглядеть лишь неясные очертания предмета, похожего на череп, и что-то вроде горы, которая была скорее тенью, чем материей. Привыкший к отчетливым, словно в действительности образам, Гарри был расстроен переменой. Он переживал, что связь между ним и Вольдемортом нарушена, связь, которой он боялся и которой, что бы там он не говорил Гермионе, дорожил. Почему-то Гарри связывал эти неудовлетворительные, неясные образы с уничтожением своей палочки, будто в том, что он не мог больше заглянуть в сознание Вольдеморта как прежде, была виновата терновая.