— Магия эльфов не похожа на магию волшебников, не так ли? — сказал Рон, — я имею ввиду, они могут аппарировать и дизаппарировать внутри и вне Хогвартса, в то время как мы не можем.
— Смоделировано, надеюсь, точно, на голову прекрасной Ровены Когтевран. Чрезмерное остроумие — самое большое человеческое сокровище! — он указал на предметы, похожие на ухо. — Это ушные затычки из водорослей, надевание их немедленно освобождает думающего от всех шумов в ближайшей округе!
— Ну, куда теперь — было его вечной фразой. Казалось что он сам, не имея никаких идей, ждал, что Гарри и Гермиона будут подходить к нему со своими планами, пока он будет размышлять о маленьких пищевых ресурсах. Таким образом, Гарри с Гермионой бессмыслено тратили время на разговоры о том, где они могли бы найти другие Хоркруксы и как уничтожить тот который они добыли. Их разговоры становились все более циклопиническими, поскольку никакой новой информации у них не было.
Люпин вытащил палочку так быстро, что Гарри едва коснулся своей. Послышался внезапный шум: он почувствовал, что отлетает назад. Как только он с грохотом врезался в стену кухни и сполз на пол, заметил полы плаща Люпина, исчезающего за дверью.
Он не обратил на неё никакого внимания. Вытащив мантию-невидимку, он задумчиво погладил её рукой. Тонкая невесомая ткань струилась, как вода меж пальцев. За все семь лет знакомства с волшебным миром он ни разу не видел ничего подобного. Мантия точно подходила под описание Ксенофилия: она способна сделать своего владельца совершенно невидимым, никогда не изнашивается, не теряет свойств со временем, и обладает способностью отражать любые заклинания…
— Это Ксенофилус Лавгуд — отец нашей подруги, — Рон отчеканил драчливым тоном, показывающим, что над Ксенофилусом они не смеются. Затем пригласил Гермиону — Пойдем танцевать?