Ничто в нем больше не напоминало поруганного интеллигента. Облик его исполнился каким-то древним торжеством, как у демона на средневековой гравюре.
— Что с церковником? — Льнов положил на пол секиру и повернулся к Любченеву.
Цыбашев около часа перебирал книги, снимая эти литературные «сливки», переносил на первый этаж и там складывал на газеты. Потом решил осмотреть второй подземный этаж, откуда поднимался тяжелый кисловатый запах.
Он правильно решил, что чем язвить, лучше переубедить, и стал ввязываться в частые дискуссии с преподавателями и учениками.
— У тебья были трудности и извращьенья. А теперь все будьет хорошо. У меня тоже были извращьенья, но я избавился.
В младших классах православное воспитание делалось проблематичным, хотя бы потому, что при слове «поп» если не возникал смех по ассоциации со стыдной частью тела, то непременно вылезал пушкинский «толоконный лоб». Свято место пусто не бывало. Золотого ангелка с октябрятского значка, по инициативе Министерства образования, теснил другой, уже поэтический кудрявец, вполне способный претендовать на обожествленное детство, которое также можно было в виде курчавого профиля с детскими бакенбардами заключить в звездочку и носить на кармашке пиджака.