Все глумления над смыслом совершались с поистине маниакальным объяснением — «чем случайней, тем вернее, слагаются стихи навзрыд». Главное, во всем этом не было ничего от хлебниковского словотворчества — «леса обезлосели, леса обезлисели», ничего от веселой обериутовской зауми Заболоцкого и Хармса, в своих дневниках величавшего Пастернака «полупоэтом».
До конца службы Цыбашев успел просмотреть рекламные буклеты для желающих обучиться на целителя или достичь вершин экстрасенсорного мастерства. Имелись также распечатки каких-то неканонических молитв в стихах, вероятно, принадлежащих перу митрополита. В храме по совместительству с «богослужением», исповедью, крещением, соборованием и отпеванием предлагались услуги астрологов, снятие порчи, а также помощь биоэнергетических терапевтов.
Лирика была точно покрыта смазкой — гладкая, изворотливая и скользкая, но, безусловно, из самого духовного ресторана — такой червеобразный деликатес, который приходилось не разжевывая глотать целиком. Употребление по строчке было чревато неприятными открытиями.
Есть такая дальняя запущенная деревня, дворов на тридцать, — Свидловка зовется, в Лебединском районе. Там дедушка с бабушкой живут. А Вася, или как его родители называют — Василек, на летние каникулы к ним приезжает.
— Не знаю, что со мной, — запинаясь произнес Льнов, — сердце колотится, руки дрожат. Я чуть-чуть…
— Что ж, тогда мы снова возвращаемся на исходные позиции. Петр Семенович — хуесос!