— А я и не спорю, — рубанул по столу черным валетом дядя Коля, собирая последние козыри.
В семинарию Цыбашев поступать так и не стал. С одной стороны, он уже, наведя справки, понимал, что сделать это не менее проблематично, чем в советское время. С другой стороны, был отец Григорий, всегда служивший Цыбашеву образцом православного духовенства, который и семинарии не заканчивал, и рукополагался в катакомбной церкви. Это же не помешало ему быть настоящим священником, солдатом и учителем.
Родители берегли его впечатлительный ум, и он рос лишенным детского общения. От одиночества он делил свое тело на две части: левую и правую. Левая сторона считалась хорошей, а правая — плохой. Сережа был правшой и жалел более ущербную левую половину, отождествлял ее с собой.
Цыбашеву запомнилась та снисходительно-насмешливая реакция коллег на его замечание, что неплохо бы ввести, как было в учебных заведениях дореволюционной России, уроки Закона Божьего, разумеется, со свободным посещением. Тогда директор сказал, что как же так, такой молодой парень и таких консервативных взглядов, и давно пора бы усвоить, что у них светское, многонациональное учебное заведение.
Разумеется, Василек помнил. С мамой читали. Только там по-другому было.
Потом был разговор о литературе, и, кажется, тогда отец Григорий в шутку заметил, что единственная книга, которую он не устает перечитывать, это второй том «Мертвых душ», только не известная всем уцелевшая часть, а полный вариант, погибший в огне.