— Ничего, — по-детски засмеялся Любченев. — От тебя… от вас пахнет.
Он направил штуцер, нажал первый спусковой крючок и почти одновременно второй. Картечный вихрь вынес стекла в диаметре полутора метров, смел людей со стульев. Заухали тяжелые помпы, но стрелки ошиблись с направлением. Два заряда разорвали автоматчиков в клочья.
— Узнаете? — толкнул локтем Николай Аристархович. — Ваша знакомая…
Когда трое скрылись на лестнице, двинулся священник. Отступив от окна, Цыбашев почти упал и схватился рукой за верстак. Потом, опираясь на его край как на костыль, подволакивая ногу, вышел в коридор и там прислонился к стене. Каждый шаг доставлял ему сильнейшую боль, от которой то и дело мутнело сознание.
— Логично. Смотри, — он положил футляр перед Льновым, открыл. В бархатных углублениях лежали короткие вороненые стволы, цевье и приклад. — Качество исключительное, но ты сам еще проверь…
Настораживала его удивительная защищенность, но не только авторитетом Нобелевской премии. Существовало нечто более прочное, чем общественное мнение. Пастернак каким-то непостижимым образом оказывался вне критики негативной. Имя с религиозным экстазом произносилось либеральной интеллигенцией. Цыбашев даже помнил где-то вычитанную фразу о Пастернаке как о «духовной отдушине».